Жил-был человек. Живал-бывал, кое-как преуспевал, но ничего особенного не добился. Однако упал на человека взгляд, и поставили человека преемником.

Преемничать он должен был тому, кто выглядел пьяным самодуром и надоел всем до невероятия. Посему преемнику велено было изображать человека длинной воли и арматурной твёрдости характера.

Миновала дюжина лет. Человек выиграл войну с сепаратистами, и теперь его подданные платят им многоразличную дань. Человек шёл от успеха к успеху в делах международных и доигрался до войны игрушечных государств на своих границах. Человек равноудалял олигархов, сдерживал инфляцию и рост цен... и всего этого добился. В изображении.

В изображении он летал на всяких самолётах, автопробегал, плавал на батискафах и без них, добывал амфоры, целовал тигриц и осетров, ковал полубрутальные афоризмы... в общем, делал в рабочее время множество дорогостоящих, глупых и ненужных кунштюков, за которые любого из нас уволили бы по статье.

Многие называли местный режим его именем и полагали, будто бы он вовсю политикует, борется силою характера и совершенством мысли со злодеями внешними и внутренними, храбро спускается в логова сопредельных царей и смело возносится разумом в небеса грядущего.

А он так и не научился не опаздывать на публичные мероприятия.

Многие сами верили и знакомых поучали, будто бы в военно-морской пилотке на голове или в рыбалке с фотографами заключены бездны государственного смысла.

А он просто пляшет, как раб на галерах. Человек длинной воли в изображении. Герой.

Вдруг ни с того ни с сего в далёком городе совсем другой человек изъявил готовность положить здоровье и жизнь за место во власти. Так себе место, если что. Не из главных.

"Помилуйте", вскричали вокруг, или даже "окститесь". Ведь здесь так не принято. Ради власти здесь принято отрекаться от собственного достоинства, здесь принято лезть окарачь во власть по чужим горбам и гробам, чтобы потом были заскирдованное бабло, шенген, тигрицы-амфоры-осетры и дом с газоном и камином... где угодно дом, лишь бы не средь здешней мёрзлой ветреной пустоши.

А тот, другой, с другими такими же - не помиловали и не окстились. Мол, жизнь, так своя. Закон, так для всех. Честь, так вообще никому. Теперь вот голодают.

Голод - он и чувство неприятное, и состояние опасное: коварнее всякого осетра, страшнее "Лады-Калины". Всякий дурак и многие умные ведают, что голод неприятен и опасен на самом деле, а не в изображении.

Так в сравнении и проявилось настоящее занятие того, первого человека.

Всё у него вроде бы хорошо, всё у него вроде бы по-прежнему. Хор выводит швамбранский гимн. Крепки ряды униформистов. Восторгом блестят глазёнки самых непритязательных, юных душою зрителей. Умопомрачительно громко дудит оркестр. Суетятся творцы, - профессионалы и любители - азартно изобретают пылкие монологи, изящные сюжетные ходы и эпические развязки.

Вот только пузырь с сушёным горохом никак не превращается обратно в Дюрандаль, а шлем, когда-то сиявший солнцем Аустерлица, ныне вяло бренчит ржавыми бубенцами.

Захочет первый человек ещё тигрицу - принесут. В самолёте надумает покататься - отыщут ему самолёт. Возжелает опять подвиг сделать - ему и крепость построят, и дракона надуют. Побалагурить решит - нагонят полный зал травокуров на "ха-ха".

Ан нет, не то уже. Герой - он там, рёбрами гремит. А тут остался неумелый пожилой шут.