Давненько я не баловался околохудожественным словом. Объяснимо тем, что времени у меня нет вообще от слова "совсем" и совсем от слова "вообще".
И тем не менее - это не повод не освежать умения.
Если нет времени выдумывать миры, то можно взять готовый. Если нет времени выдумывать сюжеты, то можно посмотреть новости.
Я так и сделал.
Они придут.
Точнее, приедут. Это может быть фургон о двух лошадях. Это может быть трескучая дымящая повозка, с дрожью поедающая уголь, спирт или очищенное земляное масло. Это может быть округлый, плавный и до блеска отполированный экипаж, движитель которого бесшумно разлагает непредставимо малые частицы мироздания на ещё менее представимые частицы.
Они приедут.
Я верю, что у вас хороший город. Краска на скамейках потрескалась ровно настолько, чтобы выглядеть уже уютно, но ещё не убого. Плитка на тротуарах, так та вообще не растрескалась. Камни мостовых несокрушимы. Памятники - прошу прощения, я не знаю кому - вольготно расположились по серединам дюжины небольших площадей и пары больших.
На одну из больших площадей смотрит здание... ратуши? магистрата? совета? думы?.. в праздники с его ступеней говорят речи. Другая площадь попроще, поцветастее и много шумнее. Там в те же праздники и на большинство выходных дней отдыхают люди. Там зарабатывают свои деньги уличные художники, певцы и актёры.
Туда, где попроще, и направятся приезжие сразу после того, как обоснуются на первом этаже лучшей гостиницы вашего города. Или не лучшей, но на первом этаже. Они заплатят столько, сколько скажет хозяин, или договорятся обменять комнаты с теми постояльцами, что уже заняли первый этаж - за любые деньги, которые те назовут. Приезжим всё равно.
Они разберут поклажу в комнатах и оставят одного из своих присматривать за ней. Это будет угрюмый, неразговорчивый, бдительный и прилежный приезжий. Он станет читать книгу, и, очень часто отрываясь от её строк, он станет обходить снятые комнаты.
Другой приезжий, тоже с книгой, останется присматривать за экипажем возле гостиницы.
Не всегда. Если это и в самом деле невиданный в ваших местах экипаж, запертый хитроумным способом, то можно обойтись и без сторожа, и вообще к вам в город приедут четверо, а не пятеро. Однако, если это простой фургон на лошадиной тяге с матерчатыми стенками, в котором напоказ всему миру лежит большой ящик... о, я забегаю вперёд. Я отвлёкся.
Трое приезжих уже дошли до площади, где у вас своим чередом идут праздник или выходной день.
Один из приезжих может оказаться одарённым художником. Он рисует быстро, простым или цветными карандашами, схватывает узнаваемые черты увиденного не хуже любого шаржиста, но не опускается до гротеска.
Его рисунки льстят. Нет, не так, как льстит заказной портрет какому-нибудь надутому чинуше, изображая того ещё более надутым. Здесь, на белом листе плотной бумаги, остаются мимолётные улыбки, искренние жесты, широко раскрытые ребячьи глаза и рты. Рисунки очень неплохи, они вполне достойны краткосрочной выставки в городском музее. Сам приезжий художник нередко слышит предложения сесть за мольберт где-нибудь в пивной на углу и взяться за эскиз чего-нибудь стоящего.
Художник улыбается, отказывается, перекидывает лист и приступает к следующему рисунку. От просьбы подарить или продать нарисованное он тоже отказывается. Он всё оставляет себе. Местные художники это замечают и соперника в приезжем не видят. Они улыбаются и кивают ему. Он не кивает в ответ. Он занят.
Художника среди приезжих может и не оказаться. Тогда вместо него обязательно будет человек с такой вещью, которую вам проще всего назвать коробкой со стеклянными окнами. Форма и размеры коробки могут быть самыми разными. Иногда коробку с трудом переносят на плечах, а иногда это тонкая плашка чуть больше ладони.
Обычно человек с коробкой смотрит в одно из её окон, наводя другое окно на всё вокруг. Коробка жужжит, мурлычет или попискивает.
Вы уже догадались: если человек с коробкой заменяет художника, то коробка делает картины. Впрочем, вряд ли вам известно, что эти картины могут оказаться и подвижными. В музеях - не во всех - бывают особенные рамки, про которые я не стану здесь рассказывать. Скажу только, что в такую рамку можно заключить сделанную коробкой подвижную картину и показывать её длинными отрывками - минуту или даже больше.
Коробка, особенно из больших и жужжащих, может случиться то ли хитрой, то ли ленивой. Она будет делать картины чем-то вроде простого карандаша. Они получатся разных оттенков серого, даже подвижные. Своё очарование найдётся и у таких картин.
Художник или заменяющий его человек с коробкой рисуют только хорошее. Они рисуют праздник, улыбки, танцы, выступления с разборных сцен, азартных зрителей, смеющихся детей, серьёзных мимов, тостующих обывателей. Конечно, на картину, без разбора запечатлённую коробкой, может попасть, например, плачущая девочка, только что уронившая мороженое на мостовую.
Это неважно. Разбор всё равно будет потом, и картинку с девочкой уберут. Она не нужна.
Другой человек из приезжих записывает музыку, которая звучит вокруг. Он пишет на такой же белой бумаге, на которой рисует стоящий рядом художник. Он пишет очень быстро и очень точно. У него идеальный слух и великолепное владение нотной грамотой.
Должно быть, он прекрасный музыкант, только инструмента у него нет. Говорят, что он даже может записывать два мотива одновременно. Например, если один играет городской оркестр поодаль, а под другой - под хриплый голос, под почти столь же хриплый аккордеон и под хлопки зрителей по коленям - танцуют рядом.
Или у этого человека нет бумаги. Тогда у него... вы угадали, есть коробка, здорово похожая на ту, что у зрителя, заменившего художника. Правда, эта не делает картин, зато слушает музыку - всю целиком и сразу - и запоминает её.
Третий приезжий рядом с первыми двумя, и тот неразборчиво записывает свои впечатления от праздника. Неразборчиво потому, что пишет он очень быстро и очень много. Однако будьте уверены, всё это сплошные похвалы, добрые и радостные слова, восторг и восхищение.
Даже если вы сами присутствуете на том празднике, и настроение у вас почему-то не очень, и вы попались на глаза этому третьему приезжему, то вас он в своих записях не упомянет. Точно так же, как художник пропустил ту плачущую девочку с мороженым.
У этого третьего человека тоже может оказаться коробка с клавишами, по которой он стучит пальцами. Другое дело, что та коробка не заменяет умения записывать, как в случае приезжего не художника, но зрителя или в случае не музыканта, но слушателя.
Подбирать хорошие слова этому третьему всё равно приходится самому. Он честно старается.
Что ещё можно сказать? Чем совершеннее экипаж, на котором приехали приезжие, тем совершеннее все три возможные у них коробки? Оно и так понятно.
Можно добавить, что у тех одного или двух, которые остались при экипаже и в гостиничных комнатах, вместо книг могут статься такие же коробки. Правда, те коробки не смотрят на ваш город и не слушают его, а наоборот, они что-то показывают или рассказывают их владельцам.
А те глядят вокруг ровно столько, сколько нужно, чтобы сторожить поклажу в гостинице и большой ящик в экипаже. Не больше. Оставшийся или оставшиеся ждут троих, ушедших на праздник.
Это всё. Потом праздник или выходной закончится, и наступит ночь. Или утро. Или день, если в вашем городе празднуют особенно упорно. В любом случае наступит время, когда улицы опустеют, а жители города уснут. Кто с улыбкой вспоминая только что пережитое, кто страшась будущего похмелья.
Тогда, когда город заснёт, то ли четверо, то ли пятеро приезжих добудут из своего экипажа большой ящик. Ящик довольно тяжёлый, однако четверо взрослых людей несут его без особенного напряжения. Вот на второй этаж они бы не полезли, потому что лестницы могут быть разные, как и всякая архитектура в городах.
Их с ящиком почти никогда не замечают, а замечая, не задают вопросов. Люди разгружают свой экипаж, несут багаж в свои комнаты. Их четверо или пятеро, и помощи им не надо. Непривычное время для разгрузки? Да, конечно. Так а что с приезжих взять-то, кроме денег? Они откуда-то оттуда, у них свои обычаи, а мы здешние.
В комнатах приезжие ждут и готовятся. Закрывают и запирают окна и двери. Расставляют свои собственные светильники - я не стану описывать тех в подробностях, экономя время. Это могут статься неуклюжие медные лампы на том же земляном масле, на котором ездит повозка приезжих, а могут быть яркие точки в маленьких коробочках.
По-всякому бывает.
Потом приезжие открывают ящик.
В ящике ребёнок. Точнее, то, что выглядит ребёнком. Это может быть искусно сделанная кукла, изображающая грязного и истощённого малыша в обносках очень старой одежды. В той полутьме, что наполняет гостиничные комнаты, куклу от малыша трудно отличить. Помимо главного груза, в ящике полно каких-то тряпок, рулонов грязной ткани.
Вдоль стенок ящика лежит несколько палок, не все из них прямые. Хуже всего то, что в ящике полно дерьма, иногда упакованного в пакеты, иногда нет - и не ясно, дерьмо то ли настоящее, то ли поддельное.
Ребёнка или куклу достают из ящика и усаживают в угол гостиничной комнаты. Тряпки развешивают по стенам, добытые из ящика палки о те же стены опирают. Двое приезжих возятся с подсветкой, в то время как двое других раскладывают то ли настоящее, то ли поддельное дерьмо по полу. Не знаю, голыми руками или как. Ребёнок или кукла покачивается и тихо, однообразно стонет.
Тут закипает работа. Вручную и на бумаге, или с помощью своих коробок приезжие запечатляют представшее перед ними изображение и сопутствующие тому звуки, а так же записывают свои впечатления со всей прилагающейся неразборчивостью.
Похвал в записанном нет.
Когда работа заканчивается, приезжие очень тщательно запаковывают всё добытое из большого ящика обратно в него, ребёнка или куклу включительно, а потом убирают и моют гостиничную комнату.
В их обычной поклаже найдутся не только светильники. Там есть чем мыть и убирать. Там даже отыщутся какие-то пахучие жидкости, чтобы прикрыть неожиданные запахи. Поэтому дерьмо из ящика вполне могло быть настоящим. Да и ребёнок тоже.
Утром - или днём, или вечером, зависит от праздника - приезжие покинут ваш город и уедут к себе.
Они будут ехать - долго или нет, это неважно.
Они будут ехать - в какую сторону по солнцу, по морю или по ветру, это неважно.
Им встретится по дороге - неважно, что именно.
Они всё равно не будут ни смотреть на встреченное, ни видеть его.
Они будут ехать к себе.
Там, у себя, приезжие покажут собравшимся жизнь в вашем городе. Картины, музыка, танцы, уличный шум, скамейки со слегка потрескавшейся краской, добрые и восторженные слова, записанные на площади, тротуарная плитка. Всё про ваш радостный праздник. Разве что без мороженого, падающего на мостовую, и без вашей кислой физиономии.
Потом они покажут собравшимся изображение забитого полоумного ребёнка или изображающей его куклы в тёмной комнате и дадут послушать сопутствующие изображению монотонные, жалкие, однообразные звуки. Неважно, записанные здесь у вас, в ночной гостиничной комнате, или дописанные там у них после их возвращения.
Приезжие расскажут там у себя, что ценой радости вашего города стали муки этого ребёнка, что одно немыслимо без другого, что каждый житель вашего города - и вы тоже - время от времени ходит смотреть на это несчастное забитое существо, а потом возвращается в свою прежнюю круглосуточную радость.
Увидев и услышав это, собравшиеся возненавидят вас и ваш город и, может быть, со временем придут вас убивать.
Убивая вас и разрушая ваш город, они будут объяснять вам, блистая яростной и непоколебимой правотой в своих глазах, что нельзя платить за великое счастье вашего города и за его повседневную доброту столь чудовищную цену - страдания ребёнка.
Ваше недоумение услышанному они легко объяснят себе вашей развращённостью и подлостью. С таким объяснением они совершенно убедятся, что такой мрази, как вы, вовсе не должно быть в мире.
И после этого они уничтожат вас с радостным вздохом счастья.
Может быть, они не придут, а решат ждать. Они там не дураки и способны прикинуть соотношение сил.
Особенно, если речь пойдёт о разложении непредставимо маленьких частиц мироздания на ещё менее представимые частицы.
Если они не придут, то они всё равно будут смотреть на картины вашей радости, слушать её звуки, читать её описания. И каждый раз вместе с этими смотрением и слушанием они станут вспоминать замученного ребёнка или очень похожую на него куклу в гостиничных комнатах вашего города.
Не всё время, а изредка.
Ровно настолько, чтобы не забывать своего презрения к вам.
Ровно настолько, чтобы из их глаз не уходила та высочайшая правота, с которой они станут учить вас, как вы сами должны презирать себя, и как вы должны сами уничтожить свой мерзкий город.
Они не могут по-другому.
Я не стану рассказывать, откуда некогда пришли эти приезжие. Это неважно.
И тем не менее - это не повод не освежать умения.
Если нет времени выдумывать миры, то можно взять готовый. Если нет времени выдумывать сюжеты, то можно посмотреть новости.
Я так и сделал.
Приезжие.
Они придут.
Точнее, приедут. Это может быть фургон о двух лошадях. Это может быть трескучая дымящая повозка, с дрожью поедающая уголь, спирт или очищенное земляное масло. Это может быть округлый, плавный и до блеска отполированный экипаж, движитель которого бесшумно разлагает непредставимо малые частицы мироздания на ещё менее представимые частицы.
Они приедут.
Я верю, что у вас хороший город. Краска на скамейках потрескалась ровно настолько, чтобы выглядеть уже уютно, но ещё не убого. Плитка на тротуарах, так та вообще не растрескалась. Камни мостовых несокрушимы. Памятники - прошу прощения, я не знаю кому - вольготно расположились по серединам дюжины небольших площадей и пары больших.
На одну из больших площадей смотрит здание... ратуши? магистрата? совета? думы?.. в праздники с его ступеней говорят речи. Другая площадь попроще, поцветастее и много шумнее. Там в те же праздники и на большинство выходных дней отдыхают люди. Там зарабатывают свои деньги уличные художники, певцы и актёры.
Туда, где попроще, и направятся приезжие сразу после того, как обоснуются на первом этаже лучшей гостиницы вашего города. Или не лучшей, но на первом этаже. Они заплатят столько, сколько скажет хозяин, или договорятся обменять комнаты с теми постояльцами, что уже заняли первый этаж - за любые деньги, которые те назовут. Приезжим всё равно.
Они разберут поклажу в комнатах и оставят одного из своих присматривать за ней. Это будет угрюмый, неразговорчивый, бдительный и прилежный приезжий. Он станет читать книгу, и, очень часто отрываясь от её строк, он станет обходить снятые комнаты.
Другой приезжий, тоже с книгой, останется присматривать за экипажем возле гостиницы.
Не всегда. Если это и в самом деле невиданный в ваших местах экипаж, запертый хитроумным способом, то можно обойтись и без сторожа, и вообще к вам в город приедут четверо, а не пятеро. Однако, если это простой фургон на лошадиной тяге с матерчатыми стенками, в котором напоказ всему миру лежит большой ящик... о, я забегаю вперёд. Я отвлёкся.
Трое приезжих уже дошли до площади, где у вас своим чередом идут праздник или выходной день.
Один из приезжих может оказаться одарённым художником. Он рисует быстро, простым или цветными карандашами, схватывает узнаваемые черты увиденного не хуже любого шаржиста, но не опускается до гротеска.
Его рисунки льстят. Нет, не так, как льстит заказной портрет какому-нибудь надутому чинуше, изображая того ещё более надутым. Здесь, на белом листе плотной бумаги, остаются мимолётные улыбки, искренние жесты, широко раскрытые ребячьи глаза и рты. Рисунки очень неплохи, они вполне достойны краткосрочной выставки в городском музее. Сам приезжий художник нередко слышит предложения сесть за мольберт где-нибудь в пивной на углу и взяться за эскиз чего-нибудь стоящего.
Художник улыбается, отказывается, перекидывает лист и приступает к следующему рисунку. От просьбы подарить или продать нарисованное он тоже отказывается. Он всё оставляет себе. Местные художники это замечают и соперника в приезжем не видят. Они улыбаются и кивают ему. Он не кивает в ответ. Он занят.
Художника среди приезжих может и не оказаться. Тогда вместо него обязательно будет человек с такой вещью, которую вам проще всего назвать коробкой со стеклянными окнами. Форма и размеры коробки могут быть самыми разными. Иногда коробку с трудом переносят на плечах, а иногда это тонкая плашка чуть больше ладони.
Обычно человек с коробкой смотрит в одно из её окон, наводя другое окно на всё вокруг. Коробка жужжит, мурлычет или попискивает.
Вы уже догадались: если человек с коробкой заменяет художника, то коробка делает картины. Впрочем, вряд ли вам известно, что эти картины могут оказаться и подвижными. В музеях - не во всех - бывают особенные рамки, про которые я не стану здесь рассказывать. Скажу только, что в такую рамку можно заключить сделанную коробкой подвижную картину и показывать её длинными отрывками - минуту или даже больше.
Коробка, особенно из больших и жужжащих, может случиться то ли хитрой, то ли ленивой. Она будет делать картины чем-то вроде простого карандаша. Они получатся разных оттенков серого, даже подвижные. Своё очарование найдётся и у таких картин.
Художник или заменяющий его человек с коробкой рисуют только хорошее. Они рисуют праздник, улыбки, танцы, выступления с разборных сцен, азартных зрителей, смеющихся детей, серьёзных мимов, тостующих обывателей. Конечно, на картину, без разбора запечатлённую коробкой, может попасть, например, плачущая девочка, только что уронившая мороженое на мостовую.
Это неважно. Разбор всё равно будет потом, и картинку с девочкой уберут. Она не нужна.
Другой человек из приезжих записывает музыку, которая звучит вокруг. Он пишет на такой же белой бумаге, на которой рисует стоящий рядом художник. Он пишет очень быстро и очень точно. У него идеальный слух и великолепное владение нотной грамотой.
Должно быть, он прекрасный музыкант, только инструмента у него нет. Говорят, что он даже может записывать два мотива одновременно. Например, если один играет городской оркестр поодаль, а под другой - под хриплый голос, под почти столь же хриплый аккордеон и под хлопки зрителей по коленям - танцуют рядом.
Или у этого человека нет бумаги. Тогда у него... вы угадали, есть коробка, здорово похожая на ту, что у зрителя, заменившего художника. Правда, эта не делает картин, зато слушает музыку - всю целиком и сразу - и запоминает её.
Третий приезжий рядом с первыми двумя, и тот неразборчиво записывает свои впечатления от праздника. Неразборчиво потому, что пишет он очень быстро и очень много. Однако будьте уверены, всё это сплошные похвалы, добрые и радостные слова, восторг и восхищение.
Даже если вы сами присутствуете на том празднике, и настроение у вас почему-то не очень, и вы попались на глаза этому третьему приезжему, то вас он в своих записях не упомянет. Точно так же, как художник пропустил ту плачущую девочку с мороженым.
У этого третьего человека тоже может оказаться коробка с клавишами, по которой он стучит пальцами. Другое дело, что та коробка не заменяет умения записывать, как в случае приезжего не художника, но зрителя или в случае не музыканта, но слушателя.
Подбирать хорошие слова этому третьему всё равно приходится самому. Он честно старается.
Что ещё можно сказать? Чем совершеннее экипаж, на котором приехали приезжие, тем совершеннее все три возможные у них коробки? Оно и так понятно.
Можно добавить, что у тех одного или двух, которые остались при экипаже и в гостиничных комнатах, вместо книг могут статься такие же коробки. Правда, те коробки не смотрят на ваш город и не слушают его, а наоборот, они что-то показывают или рассказывают их владельцам.
А те глядят вокруг ровно столько, сколько нужно, чтобы сторожить поклажу в гостинице и большой ящик в экипаже. Не больше. Оставшийся или оставшиеся ждут троих, ушедших на праздник.
Это всё. Потом праздник или выходной закончится, и наступит ночь. Или утро. Или день, если в вашем городе празднуют особенно упорно. В любом случае наступит время, когда улицы опустеют, а жители города уснут. Кто с улыбкой вспоминая только что пережитое, кто страшась будущего похмелья.
Тогда, когда город заснёт, то ли четверо, то ли пятеро приезжих добудут из своего экипажа большой ящик. Ящик довольно тяжёлый, однако четверо взрослых людей несут его без особенного напряжения. Вот на второй этаж они бы не полезли, потому что лестницы могут быть разные, как и всякая архитектура в городах.
Их с ящиком почти никогда не замечают, а замечая, не задают вопросов. Люди разгружают свой экипаж, несут багаж в свои комнаты. Их четверо или пятеро, и помощи им не надо. Непривычное время для разгрузки? Да, конечно. Так а что с приезжих взять-то, кроме денег? Они откуда-то оттуда, у них свои обычаи, а мы здешние.
В комнатах приезжие ждут и готовятся. Закрывают и запирают окна и двери. Расставляют свои собственные светильники - я не стану описывать тех в подробностях, экономя время. Это могут статься неуклюжие медные лампы на том же земляном масле, на котором ездит повозка приезжих, а могут быть яркие точки в маленьких коробочках.
По-всякому бывает.
Потом приезжие открывают ящик.
В ящике ребёнок. Точнее, то, что выглядит ребёнком. Это может быть искусно сделанная кукла, изображающая грязного и истощённого малыша в обносках очень старой одежды. В той полутьме, что наполняет гостиничные комнаты, куклу от малыша трудно отличить. Помимо главного груза, в ящике полно каких-то тряпок, рулонов грязной ткани.
Вдоль стенок ящика лежит несколько палок, не все из них прямые. Хуже всего то, что в ящике полно дерьма, иногда упакованного в пакеты, иногда нет - и не ясно, дерьмо то ли настоящее, то ли поддельное.
Ребёнка или куклу достают из ящика и усаживают в угол гостиничной комнаты. Тряпки развешивают по стенам, добытые из ящика палки о те же стены опирают. Двое приезжих возятся с подсветкой, в то время как двое других раскладывают то ли настоящее, то ли поддельное дерьмо по полу. Не знаю, голыми руками или как. Ребёнок или кукла покачивается и тихо, однообразно стонет.
Тут закипает работа. Вручную и на бумаге, или с помощью своих коробок приезжие запечатляют представшее перед ними изображение и сопутствующие тому звуки, а так же записывают свои впечатления со всей прилагающейся неразборчивостью.
Похвал в записанном нет.
Когда работа заканчивается, приезжие очень тщательно запаковывают всё добытое из большого ящика обратно в него, ребёнка или куклу включительно, а потом убирают и моют гостиничную комнату.
В их обычной поклаже найдутся не только светильники. Там есть чем мыть и убирать. Там даже отыщутся какие-то пахучие жидкости, чтобы прикрыть неожиданные запахи. Поэтому дерьмо из ящика вполне могло быть настоящим. Да и ребёнок тоже.
Утром - или днём, или вечером, зависит от праздника - приезжие покинут ваш город и уедут к себе.
Они будут ехать - долго или нет, это неважно.
Они будут ехать - в какую сторону по солнцу, по морю или по ветру, это неважно.
Им встретится по дороге - неважно, что именно.
Они всё равно не будут ни смотреть на встреченное, ни видеть его.
Они будут ехать к себе.
Там, у себя, приезжие покажут собравшимся жизнь в вашем городе. Картины, музыка, танцы, уличный шум, скамейки со слегка потрескавшейся краской, добрые и восторженные слова, записанные на площади, тротуарная плитка. Всё про ваш радостный праздник. Разве что без мороженого, падающего на мостовую, и без вашей кислой физиономии.
Потом они покажут собравшимся изображение забитого полоумного ребёнка или изображающей его куклы в тёмной комнате и дадут послушать сопутствующие изображению монотонные, жалкие, однообразные звуки. Неважно, записанные здесь у вас, в ночной гостиничной комнате, или дописанные там у них после их возвращения.
Приезжие расскажут там у себя, что ценой радости вашего города стали муки этого ребёнка, что одно немыслимо без другого, что каждый житель вашего города - и вы тоже - время от времени ходит смотреть на это несчастное забитое существо, а потом возвращается в свою прежнюю круглосуточную радость.
Увидев и услышав это, собравшиеся возненавидят вас и ваш город и, может быть, со временем придут вас убивать.
Убивая вас и разрушая ваш город, они будут объяснять вам, блистая яростной и непоколебимой правотой в своих глазах, что нельзя платить за великое счастье вашего города и за его повседневную доброту столь чудовищную цену - страдания ребёнка.
Ваше недоумение услышанному они легко объяснят себе вашей развращённостью и подлостью. С таким объяснением они совершенно убедятся, что такой мрази, как вы, вовсе не должно быть в мире.
И после этого они уничтожат вас с радостным вздохом счастья.
Может быть, они не придут, а решат ждать. Они там не дураки и способны прикинуть соотношение сил.
Особенно, если речь пойдёт о разложении непредставимо маленьких частиц мироздания на ещё менее представимые частицы.
Если они не придут, то они всё равно будут смотреть на картины вашей радости, слушать её звуки, читать её описания. И каждый раз вместе с этими смотрением и слушанием они станут вспоминать замученного ребёнка или очень похожую на него куклу в гостиничных комнатах вашего города.
Не всё время, а изредка.
Ровно настолько, чтобы не забывать своего презрения к вам.
Ровно настолько, чтобы из их глаз не уходила та высочайшая правота, с которой они станут учить вас, как вы сами должны презирать себя, и как вы должны сами уничтожить свой мерзкий город.
Они не могут по-другому.
Я не стану рассказывать, откуда некогда пришли эти приезжие. Это неважно.